Ожившая память моя

Нелегкое это дело, вспоминать о войне. Теперь уже не назовешь точные даты, названия деревень, фамилии и имена боевых друзей. Сколько их прошло через мою память, живых и мертвых! Но есть даты, названия мест и имена людей, которые остались в моей памяти на всю жизнь. Разве смогу я забыть Волгу, на которой сейчас живу! С нею я породнился более полувека тому назад, приняв крещение в ее сентябрьских водах сорок второго, когда форсировали Волгу в районе Ржева. Но начну все по порядку.

Служба моя началась с мая 1942 г. Попал я в учебную роту автоматчиков 707-го полка вновь сформированной 215-й стрелковой дивизии. Личный состав роты был в основном сформирован из курсантов Тюменского пехотного училища. Отличались мы лишь тем, что они были в сапогах, а мы в обмотках. Наш командир был хороший парень - высокий, стройный и добрый, чего не скажешь о политруке - небольшого роста, малограмотный и очень злой. Меня он невзлюбил за то, что я постоянно приставал к нему со всякими вопросами, на которые он не любил отвечать, а подчас и не мог.

Например: почему нельзя читать немецкие листовки? Ведь мы их все равно читали. Немцы вели широкую пропаганду. Даже за линией фронта они разбрасывали свои листовки - красные, белые, голубые. Смысл в них был один и тот же - переходите на нашу сторону. Красная Армия разбита. Даже сын Сталина перешел на немецкую сторону, а внизу листовки черной чертой был отделен уголок, где было написано: - "Оторви и сохрани, пропуск. Будешь накормлен и устроен на работу". Никто из ребят не знал, есть у Сталина сын или нет. Лишь после войны я узнал подробности о сыне Сталина - Якове. В разговорах меж собой мы сходились в одном - брехня.

По известным причинам откровенно разговаривать-то мы не могли. Однажды у одного из наших курсантов сорвалось с языка, что, мол, пока Сталин скажет слово, я успею съесть котелок каши, что он на лицо рябой, так как самому довелось увидеть. Подобные разговорчики дошли до командования полка. Курсант схлопотал 5 или 10 суток гауптвахты, а к нам побеседовать пришел комиссар полка. Он хорошо и убедительно рассказывал нам о Сталине. Я сразу почувствовал, что с нами беседует человек умный и образованный, к тому же большой шутник, обладающий талантом разговаривать с людьми.

Кормили нас в то время плохо. Лишь позже, одолев ржевские рубежи, когда дивизия включилась в наступательные операции, солдатское питание наладилось. Тыловики заработали как это им положено. В памяти, как заноза, застрял такой случай: хозяйка дома, где размещался штаб полка, в русской печи пекла хлеба, а потом вынесла караваи в кладовку, чтобы их остудить. Один из наших, находясь на посту, засек это, влез через крышу в кладовку, от души наелся свежего хлеба и один каравай прихватил с собой, чтобы нас попотчевать. Вылезая обратно, он сорвался и наделал шума. Хозяйка подняла крик. Бедолагу схватили, арестовали, а затем осудили на десять лет, отправив его в штрафной батальон.

А еще помню такой эпизод. Были на занятиях в поле, где рос клевер, а среди него отдельные кусты конского щавеля. Известно, что его листья горькие, а стебли кислые и съедобные. С ребятами я поделился своими открытиями, что есть шанс закусить щавелем. Мы так увлеклись этим занятием, что нашему командиру отделения за нас попало, и он на нас обиделся. На следующих занятиях мы показали "класс", за что отделению была объявлена благодарность.

Весной на полях во время занятий мы собирали картофель в бывших гуртах. За зиму он превратился как бы в крахмал, стоит лишь удалить кожицу, а затем растирать в горячую воду, и кисель готов. Эту жижу, черную и с неприятным запахом, можно было пить, предварительно охладив. У нас даже была отработана своеобразная технология питья, как говорят с открытым горлом, т. е. пей, не дыши и не работай зубами, практически выливай напиток себе вовнутрь. В этом напитке было много земли, но нам, молодым парням, эта процедура была каким-то подспорьем к нашим скудным харчам.

Запомнилась такая забавная история. Шли мы все три взвода на пристрелку автоматов. Идем мимо леса и видим, на сосне сидят три вороны. Командир роты остановил подразделение, взял автомат и сказал: "Смотрите, как стреляют наши автоматы". Короткая очередь, и все вороны падают вниз. Многие побежали подобрать убитых ворон, пошел туда и командир роты. Но ворон не оказалось под деревом. Тогда командир построил всех в две шеренги и обошел строй. Две вороны сразу нашлись, у одного явно из-под шинели торчали лапы, а у другого неестественно выпирал живот. Третью ворону так и не нашли. Многие стали убеждать, что это, наверное, подранок, и она куда-то спряталась.

Когда пришли на стрельбы, подходит ко мне мой друг Иван Седов и говорит: "Вася! А ворона ведь у меня. Я ее спрятал в штаны, вот только пока мы шли, ее чертовы когти все у меня там поцарапали..." Ночью с Иваном мы были в наряде. Ворону опалили и сварили. Скажу откровенно - дрянь, мясо синее и не вкусное, а бульон горький. Я почти не ел эту "дичь", а Иван доконал ворону до конца.

Но как бы тяжело не было, все мы тяготы войны переносили с достоинством, никто не стонал и не хныкал. Мне помогала закалка трудного детства. В родной деревне Конотоп, что у самой Припяти на Гомельщине, пас скот, делал большие переходы, рано научился плавать, правильно мотать портянки и все такое, что необходимо в походах. Все это мне пригодилось в годы военных испытаний.

Первое боевое задание я получил в середине августа сорок второго. Однажды в роту пришли двое и подали записки замполиту (командира в то время не было). Прочитав записку, замполит тут же сразу указал на меня и Ивана, сказав: "Вот вам два орла, эти ребята подойдут". Это были разведчики. Мы отправились в их расположение.

На краю деревни, в небольшой землянке нас, в первую очередь, спросили: хотим ли мы поесть, и, не дожидаясь ответа, поставили по котелку овсяной каши. Офицер нам объяснил, что завтра пойдем на задание. После инструктажа, под вечер следующего дня, мы двинулись в путь: двое разведчиков и мы с Иваном. Лесом подошли к небольшой речушке, петлявшей по заболоченному лугу, за которым вдали виднелась деревня. Подобрались к краю деревни, осмотрелись и поползли на огонек, маячивший невдалеке.

В раскрытых дверях гумна была видна полевая кухня. Двое немцев маячили у кухни, один с винтовкой, а другой у топки. Разведчики пошли брать "языка", а мы у угла подстраховывали их. После небольшой возни разведчики вытаскивают под руки немца, мы подбегаем, хватаем его за ноги и все вместе тащим к речке.

Когда я подбегал, то в мгновение ока увидел у ворот приоткрытый термос. Сунул туда палец, почувствовал что-то мягкое, подумал, что масло или жир, и, недолго думая, на ходу, схватил за лямки и бросил через плечо. "Язык" оказался тяжелым. "Передохнем", - уже в лесу сказал старший и, заметив у меня на плече термос, с удивлением спросил: "Что ты прешь?" "Масло, - говорю ему, - прихватил попутно". "А ну, покажи-ка!" Сунув палец в термос и понюхав, сказал: "Это солидол, брось сейчас же эту дрянь". К утру мы были на месте, сдали "языка" и нас отправили обратно в свою роту.

Меня встретил замполит и спросил: "Ну как разведка?" По тону я понял, что он все знает и иронизирует, поэтому все рассказал как было, и как блеснула и оборвалась "карьера" стать разведчиком. Остался благодарен, что не рассказал ребятам о моих "трофеях", а то бы засмеяли.

В конце августа я получил и первое боевое крещение. Предстоял танковый десант на деревню Коровино. Наша группа на танках ворвалась в немецкие окопы, и завязалась рукопашная. Наша задача и состояла в том, чтобы отвлечь немцев и посеять в их рядах панику. Это нам удалось, но и потеряли мы своих ребят немало. В ходе атаки танк, на котором я ехал, так и остался сгоревшим у самых немецких траншей, а мне пришлось раскапывать Шлепова. Он, с раздавленной грудью, был завален землей. Мы с легко раненым Иваном всю ночь тащили его по танковой колее в медсанбат.

На завтрак старшина принес харч и много хлеба, но пища не лезла нам в горло. Эта деталь тяжелым камнем запала мне в душу, и потом долго снились те ребята, у караваев с хлебом, которых мы потеряли в той первой атаке.

После боя за Коровино нас перебросили в другое место, где после очередного налета авиации меня зарыло землей. Друзья меня спасли. Как потом рассказывал Иван, из моего окопа торчал лишь конец шинели. Всю жизнь благодарен друзьям, что спасли меня. На этом рубеже я впервые увидел работу наших "Катюш" и у меня зародилась мечта узнать и посмотреть на это грозное чудо.

И такой случай представился. На другой день командир роты мне и Ивану дал команду: "В распоряжение лейтенанта". Мы поехали на полуторке. У лейтенанта, со знаками различия артиллериста, я спросил: "Куда едем, за снарядами или продуктами?" На что он ответил неопределенно: "Приедешь, узнаешь". Проехав вдоль ручья 3-4 километра, машина, вдруг, свернула в сторону и вскоре нас остановили младший лейтенант и сержант. Из кабины машины вышел офицер и стал с ними о чем-то разговаривать. К нам подошел сержант и спросил: "Чего начальство пожаловало?" На это ответил ему: "Не знаю" и тут же задаю вопрос: "Чего это вы, даже начальство к себе не пускаете?" "Не положено", - сказал он мне, всем своим видом давая понять, что объясняться он не намерен.

И тут я увидел: в крутом откосе, у ручья вырыты ниши, в которых стоят машины, укрытые брезентом. Я внимательно стал рассматривать одну из машин, у которой был приоткрыт брезент. Никаких стволов, откуда должны вылетать снаряды я не обнаружил. Какие-то рельсы или доски уложены в ряд и с дырками. Мое любопытство все больше разгоралось, спрыгнув с машины, я подошел к сержанту и спрашиваю его: "Это вы "Катюши" охраняете?" Сержант смерил меня недружелюбным взглядом и сказал этаким металлическим тоном: "Охраняем то, что положено охранять, а ты иди-ка сейчас на свое место в машину", глаза его блеснули недобрым огоньком. От его колючего взгляда мне стало не по себе, и я тут же ретировался в машину.

Начальство, меж тем, поговорив меж собой в стороне от нас, и рассматривая планшетку, очевидно с картой, вернулось, и мы уехали.

"Куда ездило начальство?" - спросил меня мой командир отделения. "По-моему мы ездили туда, где стоят "Катюши" - и тут же выразил свои сомнения. А может это бутафория какая, чтобы нам пыль в глаза пустить. "Отпусти, - говорю сержанту. - Как начнет садиться солнце, я рассмотрю все и доложу". "Ты что, Ходосок, хочешь попасть в трибунал? Расстреляют, да и меня вместе с тобой. Так что отдыхай и не вздумай самовольничать", - строго закончил мой командир. Так и осталось для меня тайной, что такое "Катюши". А вечером они снова дали залп по противнику.

В тот вечер мы получили сухой паек - по два сухаря и сахар. Значит куда-то снова идти, снова шагать, далеко ли, близко, солдату не ведомо. С Иваном мы решили паек прибрать, то есть подзаправились перед походом, который не заставил себя долго ждать.

После марш-броска в полночь мы оказались у крутого спуска Волги. Командир роты пояснил, что на том берегу спрятана лодка прямо в воде, ее надо найти и пригнать к нашему берегу. "Добровольцы!" - обратился он к автоматчикам. Никому не хотелось лезть в сентябрьскую холодную воду. Взялись за это дело втроем - мы с Иваном, и к нам присоединился Карелин. Мы с Иваном разделись и поплыли через Волгу, а Карелина оставили сторожить одежду. С противоположного берега то и дело в небо взлетали осветительные ракеты. Посветит, погаснет такая ракета, а смотришь через минуту, две другие светят. Подплывая к другому берегу, мы заметили: что-то вдоль берега плавает в большом количестве. Пригляделись - да это же трупы наших солдат и невдалеке наполовину затопленная лодка.

В перерывах между ракетами сняли две каски с убитых и откачали воду из лодки, а затем перегнали ее без происшествий на наш берег, попеременно толкая ее впереди себя. Бросились одеваться, чтобы поскорее согреть окоченевшее тело, а Карелин тем временем откачивал воду из лодки. Увлеклись так, что не рассчитали, как взвилась ракета и в какое-то мгновение раздался взрыв снаряда невдалеке от нас. Карелина оттащили от берега уже мертвого, а мы двинулись в наше расположение доложить о выполнении задания.

До рассвета шла переправа. По шесть человек в лодке, а потом двое гонят ее обратно. Быстро окопались и осмотрелись вокруг. Всюду, сколь хватало взора, в разных позах валялись трупы наших и немецких солдат. По всему было видно - жестокий, рукопашный бой был тут до нас, да и трупы плавают – значит, не одну неделю бились за этот пятачок. Мы с Иваном окоп не рыли, а вытащили убитого немца из его окопа и, основательно устроившись, наблюдали вокруг.

Наши раздумья прервала команда: "В атаку!" Мы, автоматчики, двинулись короткими перебежками, а за нами цепью бойцы роты. Бой длился где-то 15 минут, и наступила зловещая тишина. Ни обстрела, ни наступления с той и другой стороны. Только слышно было, как Волга покачивает убитых и они, постукивая касками, казалось, поднимаются нам на помощь.

А у меня перед глазами маячило лицо солдата, с которым я встретился. Он лежал окровавленный, с разорванным животом, опираясь на сосну.

- Автоматчики пришли, - сказал он слабым голосом, - это хорошо. Как тебя зовут?

- Вася, - говорю ему, оторопев.

- Пристрели меня, Вася, сил больше нет, вторые сутки мучаюсь.

Я вздрогнул от его слов и из жалости к несчастному тут же слукавил:

- Да там, сзади нас, санитары, потерпи, браток, пока тебя подберут.

А про себя подумал, да кто на этом горячем пятачке, в этом пекле будет подбирать? Да и судьбою он приговорен умереть, только не сразу, а с муками.

В полдень поступила команда автоматчикам отойти к Волге. Сосредоточились мы у самого берега, под кручей, а мне от ротного поступила команда. "Пойдешь в распоряжение политрука", - сказал он, и указал на незнакомого мне офицера.

Пробежав вдоль берега вверх по течению, мы сели перевести дух. "Видишь, вон там вода бурлит, - показал мне политрук на Волгу. - это переправа". В том месте на другом берегу стоял танк, то ли подбитый, то ли заглохший, не подававший признаков жизни. Политрук снял сапоги и шинель, отдал мне и сказал: "Я побегу, а ты за мной. Смотри в воду, там мешки с камнями и песком набросаны. Прыгай по ним и не сорвись, а то не выберешься".

Беру его шинель на плечо, сапоги под мышку, полы своей шинели подбираю руками, автомат на шее и помчался за политруком. Он быстро перебежал Волгу. А я, добежав до середины реки, почувствовал, что выдыхаюсь. Переправу начали обстреливать. По звуку слышу - сейчас разорвется снаряд, бросаю шинель и сапоги, делаю рывок и падаю в воду около танка. Тотчас осколки забарабанили по броне танка, а меня моя звезда опять сберегла.

Лежу в воде и вижу: политрук сидит на берегу и машет мне рукой -давай, мол, сюда, а я подняться не могу, промок до нитки. Выбрался кое-как на берег и докладываю политруку, что его шинель и сапоги унесло водой, на что он только махнул рукой и ушел, а я двинулся искать свою часть.

Мне довелось участвовать в операции первого штурма Ржева в сентябре сорок второго. Меня откомандировали охранять землянку командира полка Туманова П. А. и выполнять отдельные его поручения, как связному. Мне довелось преодолевать "поляну смерти" в районе городского леса под Ржевом. Помню, как короткими перебежками преодолевал это проклятое место. Немецкий пулеметчик открыл по мне огонь. Автоматными очередями я его успокоил, но и сам был ранен. Отполз за куст, осмотрел рану, а из ноги кровь хлещет с двух сторон. На мое счастье мимо меня проползал солдат. "Ложись, - говорит, - на спину, вытащу"! "Тяни, - говорю, - дружище, я должен командиру доложить о задании".

После моего задания, когда я доложил командиру полка Туманову, он дал команду отправить меня в медсанбат. Двое солдат на носилках пронесли меня метров 200 и положили на подводу, в которой уже лежало четверо раненых, не способных ходить. Я стал пятым, а потом подсел младший лейтенант, раненый в руки, и лошадка нас повезла.

В сырой лощине телега застряла, и возница предложил нам двоим сойти, обещав за нами вернуться. Младший лейтенант помог мне сесть у дерева, и мы долго разговаривали, а потом я потерял сознание. Когда очнулся и открыл глаза, было уже утро, солнце светило высоко и рядом никого не было.

Смотрю, по дороге мимо едет полевая кухня и правит лошадью наш старшина. Кричу ему что есть мочи: "Старшина, это я, Ходосок, помоги"! На счастье услышал, усадил рядом, а потом накормил и отправил в медсанбат. Век ему благодарен, моему спасителю!

Потом пошли дороги по госпиталям, но фронтовых дорог на мою долю хватило. В январе сорок третьего меня призвали по моей настойчивой просьбе. Служил в рядах 22-й гвардейской дивизии.

Особенно мне запомнилась трогательная история, когда мы двигались к фронтовому Ржеву. Нашему взводу командование поручило на станции Андреаполь заняться погрузкой боеприпасов для нашей дивизии. Шли всю ночь и остановились у переезда. Город был сожжен. На пепелищах виднелись только печные трубы и ни души, ни признаков жизни. В лощине, недалеко от железной дороги, я увидел: вьется дымок. С моим командиром отделения Кравцом мы решили проверить. Это оказалась маленькая банька, в которой поселились старик со старухой.

Они обрадовались нашему визиту, а старушка прослезилась и сетовала, что нечем угостить гостей. "Как же вы живете, чем питаетесь? - спросил Кравец стариков. Старушка рассказала, что ходит на станцию встречать и провожать воинские эшелоны. Носит с собой родниковую воду, которой всех угощает. Солдаты дают кто хлеб, кто концентрат, кашу или еще чего-нибудь. Вот тем и живут.

Оставили мы старикам все, что было в вещмешках, а я оставил запасную пару белья, и говорю бабке: "Одень старика, а то он совсем обносился".

Мы попрощались и двинулись к двери, а бабка достала из-под кофты маленькую бронзовую иконку со словами: "Господь будет вас оберегать". Мы растерялись оба, как это нам, комсомольцам, взять икону и куда ее девать!