Елизаров Михаил Григорьевич.

- Михаил Григорьевич, как для Вас началась война?

- В 1941 году я, после окончания семилетки и ФЗО, работал на заводе в Иркутске. Одновременно учился в вечерней школе. В мае 41-го меня и еще нескольких человек из вечерней школы неожиданно вызвали в военкомат. Здесь нам объявили, что отправляют служить в Свердловск. На сборы дали три дня. Я ещё спросил военкома: «А как же нам быть с аттестатами?» А он мне сказал: «Ты что, с луны свалился? Скоро война». А насчет аттестатов нам сказали, чтобы мы не беспокоились, их выдадут через три дня. И правда, когда мы явились через три дня после сборов, аттестаты были уже готовы. И нас отправили в Свердловск.

- Значит, вы уже тогда знали, что будет война? Несмотря на то, что был заключен советско-германский пакт?

- Конечно, знали. Только готовились плохо. Помните фильм «Если завтра война»? Как там конница лихо идет в атаку, танки чуть ли не по воздуху летают, как мы громим врага малой кровью. Вот так нас готовили к будущей войне. А ведь мы её проиграли ещё в Испании. Наша бронетехника и самолёты ни в какое сравнение не шли с немецкими. После заключения пакта немцы пригласили наших инженеров на свои военные заводы, показывали свои самолёты. Что нам мешало наладить у себя производство передовой техники, самолётов? А потом война с Финляндией, которую мы тоже провели бездарно. У меня шуряк тоже участвовал в финской войне. Так его с Черноморского флота в бескозырке и ботинках - в снега и морозы в Финляндию!

- Когда  Вы оказались на фронте?

- На фронт я попал в ноябре 41 -го. А до этого проходил обучение и военную подготовку в Свердловске. Когда нас туда привезли в мае, мы увидели ряды палаток какой-то военной части. Нам объяснили, что здесь живут курсанты Черкасского пехотного училища. Его передислоцировали с Украины в связи с ожидающейся войной с Германией. Скоро и я стал курсантом ЧПУ. Здесь готовили младших командиров, обучение проходило 2 года. Когда началась война, пришел приказ Ворошилова о переходе на ускоренное шестимесячное обучение. Нас возили на стрельбы, обучали шагистике, постоянно были кроссы на 5, 10 километров с полной боевой выкладкой. Зубрили боевой устав пехоты - БУП. В любой момент мог зайти командир и спросит любой параграф устава. Например, Елизаров, пункт такой-то, БУП. Я вскакивал и наизусть произносил текст этого пункта.

И вот, в ноябре 41 -го я был уже на фронте под Москвой. У меня уже было звание младшего лейтенанта. Мне сразу же дали взвод. А рота и состояла-то из одного взвода. Командир роты пригласил меня в землянку, налил кружку спирта и предложил выпить. Но я отказался. И, кстати, всю войну не пил и не курил.

- Почему?

- А вот не знаю. Не было желания и все. Стояла зима. Никаких укрытий не было, так я с солдатами выкапывал ямки в снегу, а прикрытия создавали из трупов убитых солдат, накрывали их брезентом. В тот же день, вечером, командир роты, лейтенант, дал приказ: взять два ДОТа, которые находились впереди наших позиций. Дождались темноты, и по сигналу взвод двинулся вперед. Ползком ползли по снегу. Атаковали первый ДОТ. Там было всего три немца с пулеметом MG. Они не ждали атаки и сдались в плен. Командир роты со старшиной остались в ДОТе, а остальные под моей командой поползли ко второму. Там нас уже заметили и открыли огонь И неожиданно нам в спину застучал первый ДОТ. Атака сорвалась и мы вернулись в свои окопы. Тут выяснилось, что отсутствуют старшина и командир роты. Я решил, что они погибли, и взял командование ротой на себя. Вскоре вернулся старшина и рассказал, как все было. Оказывается, первый ДОТ атаковали немцы, и он вместе с командиром роты попал в плен. Я думаю, что они выпили там, вот и попали в плен. Когда их вели в немецкий тыл, старшина бежал в лес, а командир роты остался в плену. Шестого декабря мы начали наступление под Москвой. Дивизия, в которой я служил, начала наступление из-под Каширы. Освобождали Венёв, Алексин, это в Тульской области.

- Наши потери большими были?

- Потери были большими, но не особенно, как можно было ожидать. Немцы на нашем участке бежали так, что мы их не могли догнать. Бывало, шли день, два, три, и все не могли догнать немцев. Жгли они все подряд, только трубы печные оставались торчать из снега. Жители в погребах прятались. А дорога такая была - день наши шли, и все немецкая брошенная техника: грузовики «Фиат»,  легковые  машины  «Опель-адмирал»,   «Опель-кадет»,   «Опель-капитан». Захватывали даже такие, какие ещё работали. Вот подойдёшь к нему - никого нет, а мотор работает. Попадались даже наши ЗИСы. Немцы захватили  их  в  начале  войны.  Они заменяли  чугунные  поршня  на алюминиевые, и еще ставили на карданы свои крестовины. Вообще, наш ЗИС-6 с гусеницами плохо себя показал -   гусеницы в снегу или в грязи спадали.

- Артиллерия вас поддерживала в наступлении?

- Нет, поддержки не было. «Катюши» давали всего один или два залпа. Ведь существовала норма, разрешался всего один - два выстрела на ствол. Но мы быстро шли вперед, потому что немцы на нашем участке бежали без оглядки.

Скоро батальон, в котором я служил, получил приказ – перерезать Варшавское шоссе, чтобы окружить отступавшего противника. Марш- броском через лес мы вышли к шоссе и заняли позиции по обеим сторонам. Ждали недолго. Услышали издалека шум мотора, потом в конце дороги показался немецкий бронетранспортер. Рядом текла небольшая речушка, и мост через неё мы взорвали. И бронетранспортер на полной скорости с ходу вошел в реку и ударился в противоположный берег. Захватили двоих в плен. Водитель оказался русским, видно, в плен попал летом 41 -го и стал работать у немцев. Командир батальона приказал русского расстрелять, а немца связали и оставили лежать в снегу.

- Что с ним стало потом?

- Я уже не помню, вроде мы хотели забрать его позже, а что с ним стало не помню. Так вот, прошло немного времени, как снова послышался звук мотора. Потом мы увидели два немецких танка. Время от времени они останавливались и стреляли, но стреляли наугад. Я с политруком батальона, тоже лейтенантом, подползли поближе к обочине и приготовили бутылки с зажигательной смесью и гранаты. Я рассчитал их мертвую зону, и решил подпустить поближе и забросать их бутылками. Танки приближались, и я до сих пор помню, как дрожала земля от их хода. Когда танки были уже совсем близко, я вдруг заметил, что политрука нет рядом.   Оборачиваюсь, а он отползает назад, струсил, видно. «Куда?! - кричу. - Стой! Назад!» А он меня не слышит. Тут его немцы заметили и открыли огонь из пулемета. Политрук погиб. Меня они не заметили, потому что я находился в мертвой зоне. Когда танк поравнялся со мной, я метнул бутылку с зажигательной смесью, и он вспыхнул. А там его уже солдаты забросали гранатами, потом и второй танк уничтожили. Так мы на этом шоссе и пробыли несколько дней, вели бои с отступавшими немцами. От всего батальона из двухсот пятидесяти человек осталось не больше двадцати пяти. Здесь меня ранило в руку, и где-то до весны 42-го я лежал в госпитале в Калуге.

Весной 42-го я вернулся в свою часть. Она занимала примерно тот же участок, что и до моего ранения зимой. Здесь меня назначили командиром роты. И вот некоторое время спустя на наши позиции прибыл ударный батальон. Знаете, что такое ударный батальон? Такие батальоны обычно формировали из самых лучших людей от 25-ти до 35-ти лет. Командир этого батальона сразу же проявил себя как жесткий и решительный человек. Я его до сих пор помню - у него была густая черная щетина и черные глаза, с таким пронизывающим взглядом. Он спросил: «Кто здесь командир роты?» «Я»,- говорю. «Вы поступаете в мое распоряжение». Он прошел в шалаш, устроенный для нашего командира батальона. Здесь он объяснил, что перед его батальоном поставлена задача: овладеть высотой Заячья Гора, или Зайцева Гора, не помню. Ее не могли взять еще с зимы. Артиллерии тут не было, потому что кругом болотистая местность была. «Командир дивизии, -говорит, - приказал начать атаку в 8 утра. Но мы начнем, когда наступит вечер». «Но как же приказ», - спрашиваю. «Если будем следовать приказу — положим здесь весь батальон. Я не собираюсь рисковать своими людьми. Атаку начнем вечером». Я согласился. А он мне говорит: «Подожди, нам еще нужно выиграть бой здесь». Так и сказал. Я потом понял, что это значит.

 Утром, когда нужно было уже идти на штурм, зазвонил полевой телефон. Комбат снял трубку. Что ему говорили, я не слышал, но по его лицу и ответам понял, что звонили из штаба дивизии, и что разговор был напряженный. Он объяснил, что не может рисковать батальоном, и поэтому перенес атаку на вечер. Там, видно, не соглашались, и он положил трубку. Прошло немного времени - опять звонит телефон. На этот раз - командир дивизии. Комбат снова повторил свои слова и положил трубку. И вот , где-то после полудня, появились у нас два офицера из Особого отдела, оба в новеньких белых полушубках. Они прошли в шалаш. «Почему вы сидите, когда перед вами старший по званию?» - спросил один комбата. Тот отвечает: «Я не знаю, в каком вы звании». «А вы почему сидите», -спрашивают меня. Я тоже сказал, что не знаю, его звания. А они были в полушубках, и знаков различия правда, не было видно. И тогда, видимо, старший из них говорит: «Я - майор. Почему не атакуете?». Комбат повторил ему то, что говорил по телефону. Особисты начали требовать немедленно начинать атаку высоты, потом стали угрожать военным трибуналом за невыполнение приказа. Тогда комбат и говорит: «Мой батальон и я не находимся в вашем подчинении. И вообще, идите-ка вы лучше отсюда. Видите, здесь стреляют, могут убить. Я за вашу жизнь не могу взять ответственность». И те сразу ушли. Потом, кстати, выяснилось, что особист соврал, он не был майором. Это были лейтенант и капитан.

Дождались вечера. Как раз вечером пошел дождь со снегом. По сигналу мы поползли ползком, бесшумно. Немцы атаки не ожидали, и, высоту мы захватили с небольшими потерями. Скоро восстановили связь, и комбат сообщил в штаб командиру дивизии, что высоту взяли. Тот обрадовался: «Как взяли?! Да ты же молодец! Да я тебя расцелую!» А тот ему говорит: «Подождите радоваться. Немцы так просто нас не оставят. Наутро я ожидаю атаку, поэтому мне нужен отряд саперов, чтобы заминировать подходы, и хотя бы несколько противотанковых пушек». Командир дивизии обещал помочь. И ведь комбат был прав. Наутро началась танковая атака.

- А помощь вам прислали?

- Пушек мы так и не дождались, но саперы, правда, прибыли и под огнем начали минировать подступы к высоте. Немецкие танки подошли где-то на 300 метров, остановились и начали методически обстреливать высоту. Комбат послал двоих солдат с гранатами, чтоб уничтожить танки, но они погибли. Больше он людей не посылал. Хороший мужик был, берег людей. Потом над высотой появился немецкий бомбардировщик «Хейнкель». Мы его «аптекарем» звали.

- Почему «аптекарем»?

- Не знаю, называли так почему-то, и все. Он включил сирену и со страшным воем начал пикировать и бомбить наши позиции. И так несколько часов подряд. Началась паника, саперы стали отступать. Тут мы увидели немецкую пехоту. Батальон не выдержал огня и отступил. Больше высоту не атаковали.

- А что стало потом с комбатом?

- Я его больше не видел, потому что нашу дивизию вскоре отвели во второй эшелон под Серпухов, а потом перебросили на Юго-Западный фронт. Знаю только, что особисты его не тронули.

- Когда произошла переброска дивизии на Юго-Западный фронт?

- Это было летом 42-го. Большую часть пути, это 300 километров, мы шли маршем - все железнодорожные пути немцы разбомбили. Оказались мы на станции Котлубань, северо-западнее Сталинграда.

- А Сталинград далеко от вас находился?

- Нет, не очень далеко, потому что мы постоянно слышали гул с той стороны. У Котлубани мы заняли оборону возле большого оврага. В этих местах вообще много оврагов, а почва была глинистой, и окопы было трудно рыть - глина налипала на лопатки. Скоро на нашем участке начались бои. Тот овраг, который  мы  удерживали,   наполнился  убитыми  немцами   и  нашими солдатами. А жара была, и от трупов стоял нестерпимый запах. Здесь моему заместителю оторвало обе ноги. Он, как и я, из Сибири был. И хотя и был заместителем командира роты, был неграмотным. Я его и сейчас помню, он все время курил «козью ножку», длинную такую. В этих боях меня второй раз ранило, тяжело. Пуля вошла в правую грудь и вышла из спины. Меня на самолете эвакуировали в село Красный Яр, в госпиталь.

- Когда вы вновь оказались на фронте?

- Так..., сейчас вспомню... Сталинградская битва уже закончилась, значит это было весной... да, правильно, весной 43-го я снова оказался на фронте. После госпиталя я искал свою часть и зашел в какой-то прифронтовой штаб. Там офицерик был с какой-то женщиной, она наверно, при штабе была. Я им, видно, помешал. Спросил у него, не знает ли, где находится такая-то дивизия. Он начал смотреть мои бумаги. В это время зашел еще один офицер, полковник, кажется. Он спросил, что я здесь делаю. Объясняю ему, что после госпиталя, и ищу свою часть. Тут он обращается к тому офицеру: «Не понимаю, чего вы так долго ищите. Вот перед вами боевой офицер, его и назначайте». Я не понял тогда, в чем заключалось это назначение. Только потом узнал, что меня назначили командиром штрафной роты.

- Из кого была укомплектована Ваша рота?

- Первые штрафные роты почти полностью формировались из уголовников, пожелавших искупить свою вину кровью.    Так они писали в своих прошениях из лагерей. Численность роты была 250 человек, и командовать такими   ротами   назначали   боевых   офицеров.   Все   штрафные   роты контролировались контрразведкой СМЕРШ. Знаете, что значит попасть в штрафную роту? Шансы выжить здесь равнялись нулю.

Когда я прибыл в расположение роты, увидел, что у многих даже обуви не было. Я немедленно потребовал, чтобы людей одели, как полагается, иначе я не буду принимать роту. Требование мое выполнили. Стал приглядываться к своим подчиненным и понял, что здесь сохранились все лагерные порядки, были здесь свои «паханы». Я заметил, кому подчиняются штрафники и этих «паханов» назначил взводными. Потом мы отправились на передовую. Это было уже на Украине. Шли в основном ночью, потому что днем в воздухе была немецкая авиация. В светлое время суток мы останавливались или в лесу, или в какой-нибудь ближайшей деревне. Здесь в одной из деревень произошел интересный случай. Кто-то из солдат украл у одной женщины сало и мясо. Приходит она ко мне с двумя детьми и говорит, что у нее муж на фронте, она одна с детьми, и это сало - последнее из еды, что у нее осталось. Вызываю взводных и приказываю построить роту. Рота выстроилась в саду, чтобы немцы с воздуха не заметили. Я привел женщину с детьми и сказал: «Кто- то из вас украл у нее последнее, что было. Если через сорок минут не вернете, я за последствия не отвечаю! Разойдись!». Не знаю, почему я сказал именно через сорок минут. И вот минут через двадцать прибегает один из взводных и говорит: «Командир, наши готовы вернуть сало, но хотят знать, что им за это будет». Я говорю: «Даю слово офицера, никаких последствий не будет». Прошло еще двадцать минут. Взводный приносит сверток: «Вот сало. Никто отсюда не взял ни кусочка». «Хорошо, - говорю, - но ты все-таки скажи, кто украл сало?». «Ну-у, - говорит, - командир, мы так не договаривались». Я отпустил его, а сало вернул женщине.

Скоро мы прибыли на передовую. Участвовали в боях за Украину. Помню, брали Пятихатки, село такое за Днепром, брали Новомосковск. Есть Новомосковск в Московской области, а есть на Украине. Я почему запомнил этот город, здесь казнили одного предателя. Он работал у немцев в зондеркоманде. Его повесили при большом стечении народа. Потом освобождали Сватовский район. Здесь, на Украине я получил свою первую награду - Орден Красного Знамени. Надо сказать, что Украину немцы разрушали меньше, чем Россию. Если в России жгли все подряд, то на Украине они сохранили даже колхозы. Я бывал в добротных украинских деревнях, и здесь у местного населения сохранился домашний скот и птица. В одной деревне староста дал мне гусей для роты под расписку, это чтобы потом после войны государство с ним рассчиталось.

- Кормили вас хорошо на фронте?

- По-разному бывало. Бывало и так, что по неделе не было питания. Мы даже желуди варили. Осенью 43-го наши подошли к Кривому Рогу. Здесь мы брали высоту Прииск Ленинский. Кривой Рог немец держал зубами. Здесь же была руда Криворожского бассейна. Я получил задание взять высоту Прииск Ленинский. Эту высоту брала 55-я дивизия, но безуспешно. Когда мы прибыли на позиции, из всей дивизии в 15 тысяч человек осталось 120 человек при трех пулеметах. Ими командовал капитан.

- Каким оружием была вооружена ваша рота?

- На 70% - немецкими автоматами. Наши ППШ были хорошими, но у них был один недочет, который не учли при конструировании. В диск автомата помещалась пружина, которая доставляла патроны в патронник. Так вот, эта пружина была слабой, и в ответственный момент автомат мог заглохнуть.

Поэтому у нас в роте в основном были немецкие автоматы. Очень удобно было стрелять из них - напихаешь за голенище сапога магазины и можно быстро перезаряжать автомат во время боя. У меня самого был немецкий автомат, и парабеллум еще.

- Вы не помните, в каком месяце вы брали эту высоту?

- По-моему, это в сентябре 43-го было. Потому что в тот вечер дождь со снегом пошел. Тут все повторилось, как тогда, в 42-м. Командир дивизии приказал начать атаку в 8 утра, взять высоту в 10 утра. Вы представляете себе? За 2 часа я должен был взять с одной ротой высоту, а до этого ее дивизия не могла взять. Ведь наши победы как делались: к какому-нибудь празднику, или юбилею, или просто - к завтраку командиру дивизии победу подай. Я решил начать атаку вечером, когда наступит темнота. Наступило утро, 8 часов - мы не атакуем. Звонят из штаба дивизии: «В чем дело? Почему не начинаете атаку?». Я говорю, что не могу атаковать, пока не разведаю обстановку, не нащупаю огневые точки. Как и тогда, приехали два особиста, угрожали трибуналом. Но я настоял на своем. Особисты уехали. Вскоре звонят из контрразведки, которой мы напрямую подчинялись: «Что там у вас за инцидент с особистами?».  Я снова объяснил ситуацию. Они меня выслушали и разрешили разведать огневые точки и начать атаку вечером. Мне потом ещё капитан этот сказал: «Чего ты о своих штрафниках беспокоишься, они же уголовники». Я ему и ответил: «Для вас они, может, и уголовники, а для меня они прежде всего люди».

Когда наступил вечер, пошел дождь со снегом. Начали готовиться к атаке, капитан предложил поддержать нас пулеметами, но я отказался. Своим сказал: «Только на ножах! Ни единого выстрела!». По сигналу вышли из окопов и поползли по кукурузному полю к высоте. Немцы не думали, что мы в такую ночь будем атаковать. Они в это время ужинали, и я до сих пор помню этот запах макарон с тушенкой, которые они ели. В полной тишине порезали человек 300 немцев, остальные бежали. Мы даже захватили кухню с этими макаронами. Когда восстановили связь, я доложил командиру дивизии, что высота наша. Тот мне говорит: «Как наша?! Не может быть!». Я говорю: «Даю слово офицера, высота наша! Дайте нам противотанковых пушек, иначе мы ее не удержим». Подкрепление нам так и не дали. На следующий день немцы начали нас долбить. 5 дней мы отбивали атаки. Здесь мне и оторвало ногу. Когда меня выносили в тыл, в роте оставалось 25 человек, не больше. Потом, уже в медсанбате, я узнал, что в живых кроме меня осталось 6 человек. Их всех наградили Орденом Красной Звезды. Меня потом перебросили в госпиталь в Киргизию. Там я уже в 44-м поступил в сельхозинститут. Там же и встретил Победу.

- Михаил Григорьевич, Вы помните, в наступлении вас поддерживали авиацией, танками, артиллерией?

- Не знаю, как на других участках, а я не помню, чтобы нас когда-нибудь поддерживала в наступлении   авиация. Танки один раз нас поддержали в атаке. Нужно было атаковать немецкие позиции. Нам выделили 3 танка. Это на Украине было, в 43-м. Я уже командовал штрафниками. Когда пошли в атаку, один танк подбили сразу же, в гусеницу. Он завертелся на месте, и в это время второй снаряд ударил в бок. Второй танк ворвался вместе с нами в окопы немцев. А третий танк остался в лощине, где его не было видно немцам. Командир танка, видно, испугался боя и заглушил мотор. После атаки мне звонят из штаба: «Елизаров, где танки?». Я докладываю: «Один танк уничтожен огнем противника, второй ворвался вместе с нами в окопы немцев, а где третий, мне неизвестно». «Как неизвестно! Танки поддерживали твою роту, и ты отвечаешь за них!». «Нет, - говорю, - это вы послали поддержку, и вы отвечаете за танки. Я выполнил приказ и ответственность за танки не несу». Послали комиссию для расследования. А командир танка молоденький совсем, лет девятнадцати, необстрелянный еще. Комиссия спрашивает, в чем причина остановки. Тот сказал, что двигатель заглох. Попробовали завести - мотор завелся с пол-оборота. Экипаж танка отдали под суд и приговорили к расстрелу. Приговор был приведен в исполнение перед строем солдат. Помню, командир танка два раза падал на колени, полз к солдатам, и при этом у него даже не крик, а стон души такой был: «Братцы, простите!». Командир комендантского взвода ему командует: «Встать! Шагом марш!». И он возвращался к могиле. И третий раз, когда он шел к могиле, его расстреляли в спину. Тогда специально такие расстрелы устраивали, чтоб другие видели. Даже если человек этот провинившийся ранен был, то его сначала лечили в госпитале, а потом все равно расстреливали. Обязательно на такие расстрелы собирали людей из разных частей. Я тоже посылал своих, человек пятнадцать.

- А артиллерия оказывала поддержку?

- Тоже не часто. Один раз пришлось даже испытать на себе огонь своих. Это под Москвой было. Немцы на нашем участке уже отошли, а «катюши» дали запоздалый залп, и огонь пришелся по нашим позициям. В моей роте человек пятнадцать убило, а соседнюю роту накрыло полностью. 125 человек как корова языком слизала!

- На передовых позициях Вам доводилось видеть генералов, старших офицеров?

- Нет, очень редко. Один раз я видел Жукова.

- Самого Жукова?!

- Да, Жукова. Это на Украине было. Мы как раз помогли одной части атаковать немцев, и роту перебросили на другой участок. И вот во время перехода останавливает нас какой-то офицер. «Здесь сейчас Жуков проедет, у тебя как, люди надежные?» Я говорю: «Если бы ты не сказал, что Жуков проедет, мы бы и не знали об этом. Конечно, надежные». Скоро мимо нас проехал «виллис». На переднем сидении, рядом с шофером, сидел Жуков. На нем была фуражка такого защитного цвета, сверху на нем была плащ- палатка. Сзади сидели два автоматчика.

- Михаил Григорьевич, Вы вели на фронте дневники?

- Нет, какие там дневники. Я когда на фронт ехал, уверен был, что меня убьют. Поэтому не до дневников было. Я вот сейчас вспомнил первого убитого мной немца. В одной из атак, когда мы преследовали отступавших немцев, один немец отстал от своих и бежал медленно. А я молодой, только что из училища, курсант, догнал его, и выстрелил из винтовки. Он упал в снег. Я подбежал к нему, увидел его вблизи, и мне тут так жалко его стало! Очень жалко...

- Какая форма была у солдат в штрафной роте?

- Обычная, как и у остальных солдат. И каски были, только мы их не носили. Все равно каска не особенно защищала. Я помню, на фронте видел, как моему товарищу по училищу пуля попала в висок, пробив при этом каску. Пуля торчала наполовину из головы, а он только лежит и рот открывает, как рыба. Если бы она скользом прошла, то не пробила бы каску, а то попала прямо в область, которая прикрывает висок. Мы их носили сбоку, но не одевали, ходили в пилотках.

- Михаил Григорьевич, как Вы оцениваете полководческий талант наших генералов, Жукова и других?

- Вы знаете, победителей не судят. Но все же посмотрите, ведь где был Жуков, там всегда одерживались победы.

- Да, но какой ценой!

- А когда у нас хорошо воевали? Вы вспомните русско-японскую войну, ведь мы там ни одной победы не одержали! А потом нам её преподносят в другом виде. Или вот Тимошенко. Финскую войну, по сути, провел бездарно, а сколько мы там убитых потеряли! Или вот тот командир 55-й дивизии, которая не могла взять высоту Прииск Ленинский. Он же там 15 000 человек потерял! Из всей дивизии 120 человек осталось. А ему что! Он знает, что у него в кармане 15 000 человек. И положил четырнадцать с небольшим. Мы когда высоту взяли, у нас потери были: 1 убит и 7 ранено. Я когда докладывал командиру дивизии, фамилию его не помню, что высота наша, он мне сказал: «Что ты мне х....ну городишь! Не может этого быть!». Вот так и сказал. Я ему ответил: «Даю слово офицера, высота наша!». Он не поверил, послал особистов проверить.

- Михаил Григорьевич, как Вы считаете, нынешнему поколению нужно знать о войне?

- Конечно, нужно. Это такая страшная война была! Её нужно знать.