ПО ЛОКОТЬ В КРОВИ

Война настигла меня в военно-медицинской академии под Харьковом. Выпустили нас по ускоренной программе лейтенантами-медфельдшерами. Всю войну я прошел командиром санитарного взвода, почти ежедневно по локоть в крови, оказывая первую помощь раненым.

Не буду описывать весь мой боевой путь. Он одинаков с теми, кто в сорок первом шел с беспрерывными боями; окружения, выходы из окружений И вновь бои. Весь наш путь был устлан трупами наших и немецких солдат. Мерзли и голодали. Паек был 100 граммов сухарей. Бывало, копали на полях мерзлую картошку и варили с кониной. За зиму коней много было набито немецкой авиацией, а у нас не было эффективного оружия бороться с нею. Хорошо помогала появившаяся в войсках американская техника. Автомобили "виллисы", "доджи" и "студебеккеры" были удобными, высокопроходимыми и достаточно мощными. Ржевские бои оставили в моей памяти неизгладимые впечатления.

Помню, после боя за деревню Бельково от нашего батальона в 500 человек осталось лишь около сотни, и сотни раненых. Каких только раненых у меня не было на руках! Были самые разные случаи. Так, после боя ко мне принесли солдата, да такого буйного, что пришлось его связывать вожжами от кухонных лошадей. Целый день мы везли его на повозке в медсанбат, а к вечеру он умер. Он, оказывается, нашел трофей - "антифриз" и напился. С этой же партией я отправил пять солдат, отравившихся грибами. Троих удалось спасти, а двое умерли.

На пути к аэродрому, где мы долго потом стояли в обороне, нам встретился солдат лет двадцати. Он полз, а за ним метра на два волочились его кишки. Увидев нас, он взмолился. "Братцы! Помогите или убейте," - простонал он. Мы связали его кишки, чтобы не рассыпались, положили в плащ-палатку рядом с несчастным и унесли его в тыл. Я знал, что этот солдат обречен, но все равно сделали для него все, что могли.

До самого освобождения Ржева мы дислоцировались на аэродроме, в дыре под взлетной полосой, куда вползать можно было только на животе. Штаб батальона находился в подвале разрушенной казармы в конце аэродрома. Сзади нас стоял большой дом из красного кирпича. Немцы нас держали, как говорится, на прицеле. Пищу мы получали раз в сутки. По ночам повар приползал к нам и приносил еду. С 1 сентября 1942 года нам стали выдавать "боевые" сто граммов, как говорили солдаты, "для сугрева".

С туалетом тоже была проблема. Ходили на саперную лопатку и потом старались выбросить как можно дальше. Эти запахи нас не волновали. Кругом было много трупов. Их никто не убирал, и они разлагались. Трупный смрад стоял до больших холодов. С правой стороны от нас была "роща смерти". Лишь только потянет с той стороны ветер, мы просто задыхались в нашей земляной дыре.

Тем не менее, наш тяжкий труд не прекращался ни днем, ни ночью. По ночам мы отправляли раненых на собаках. По взлетной дорожке к нам приезжал ездовой, в повозке 4 - 5 собак. В повозку клали раненого, завязывали ремнем. Ездовой подавал команду "Атя" и подталкивал повозку. Собаки мигом уносили раненого и возвращались обратно, так как ездовой оставался до тех пор, пока все раненые будут перевезены, и последним рейсом унесется сам. Собаки были настроены так, что каждый раз при возвращении они получали от своего хозяина лакомый кусочек. Можно сказать, что их работа была основана на принципе "материальной заинтересованности".

В память почему-то врезался жалобный, просящий взгляд собаки. Осколком мины ей оторвало лапу. Что я мог сделать с бедным животным? Они ведь, как и солдаты, гибли на войне.

В конце сентября у нас было на исходе горючее для освещения. Главный врач полка дал команду найти добровольцев, чтобы пробраться на нейтральную территорию и из цистерны набрать бензина.

Освещение нам было необходимо, так как постоянно мы оказывали первую помощь раненым при свете "катюш" (сплющенная гильза от снаряда, заправленная фитилем в подсоленом бензине). Нашлись двое добровольцев-санитаров. Одного из них помню, по фамилии Третьяков. Под утро их привезли на собачьих упряжках мертвыми. Они, оказывается, влезли в цистерны без противогазов и задохнулись.

Совсем рядом с нами Ржев дышал кипящим котлом беспрерывных боев. К многообразной какофонии звуков боев добавлялись ночные, резкие, со страшным треском и совсем рядом с нами. То "ночные демоны", как звали немцы наши кукурузники, бомбившие их позиции. Они прилетали на бреющем полете через Опоки. Каждый раз с поспешностью метались по ночному небу лучи прожекторов, но чернильная темень ночи ничего не выдавала. Как внезапно самолеты появлялись, так и исчезали, словно растворялись в воздухе.

За четыре месяца Ржевской "обороны" наш полк много раз переходил в наступление, но всякий раз откатывался к прежним рубежам, неся потери. В одно из таких наступлений, поздней осенью, справа от сбитого "Мессершмита" немцы подбили три наших танка. Сам видел, как в первый танк попала горящая болванка. Танк вспыхнул, закружился на месте и из него выскочили два горящих танкиста. Они увидели наши сигналы, и, горящие, вскочили в нашу дыру. Пламя быстро погасили, а я садовым ножом распорол их комбинезоны. У обоих тело на спине, на животе и руках было в волдырях. До темноты они лежали у нас голыми и кричали: "Жарко, жарко, печет". Вечером обернули их в простыни и отправили в медсанбат.

В ночь с 4 на 5 декабря наш взвод отозвали в блиндаж 378-го полка, так как стояли сильные морозы. Хоть и одеты мы были хорошо, но в нашей берлоге под взлетной полосой стало слишком холодно для раненых. Из разных концов страны к нам шли посылки с теплыми вещами, продуктами и письмами. Раненые черпали душевную, людскую теплоту от внимания незнакомых нам женщин тыла.

Много забот нам задавали мыши, зараженные немцами туляремией. Это тяжелая болезнь, похожая на малярию. Ломота тела, суставов, головные боли, озноб. Больных приходилось эвакуировать с передовой в тыл. Нашествие мышей таково было, что они даже днем в блиндажах, траншеях лезли в вещевые мешки, котелки и разносили болезнь. Был найден эффективный способ борьбы с мышами, и болезнь удалось победить.

С мая 1942 года наша пища стала более калорийной. К нам поступала мясная тушенка, колбаса в банках, шпиг, омлет. Солдаты называли это "второй фронт". Долгое время нам вместо хлеба выдавали сухари. Делили их следующим образом: раскладывали их равными кучками. Один из солдат оборачивался и его спрашивали кому, указывая на ту или иную кучку. Эта "солдатская демократия" исключала какие-либо сомнения. Немцы это знали и, чтобы поострить утром, бывало, по громкоговорителю кричат нам: "Рус, кончай делить сухари, будем воевать".

Особенно запомнилось утро 3 марта 1943 года. Как обычно мы ждали "костыля" ("Юнкерс-87") или "раму" (самолет-разведчик), но стояла какая-то странная тишина. Ни звука, ни со стороны немцев, ни с нашей. Постепенно солдаты стали вылезать из траншей и щелей, таких смельчаков становилось все больше и больше. И тут я услышал крик: "Фриц удрал!"

Не успели мы прочувствовать обстановку, как к нам подъехала машина с прицепленной 45 мм. пушкой. Быстро погрузились, переехали по льду Волги и оказались у немецких блиндажей и траншей. Они извивались вдоль крутого берега Волги и всюду, куда не кинь взгляд, трупы наших и немецких солдат. Не одну рукопашную видела здесь ржевская земля.

В освобожденном городе мне не довелось побывать, так как наше соединение двинулось в обход немецкой группировки. Впереди нас ждали тревожные и кровавые дороги Смоленщины, Белоруссии, Восточной Пруссии.

На следующий день после освобождения Ржева мы обнаружили повсюду разбросанные за ночь листовки. Немцы выпустили их в виде обложек партбилетов. Запала в памяти фраза: " Большевизм это не теория, не учение, а организованное преступление". Нам непонятен и чужд был смысл этих слов. Наши комиссары проводили с нами разъяснительную работу, а органы "смерш" рьяно следили, чтобы эти листовки изымались и уничтожались. Да, собственно, солдатам было не до этих немецких бумажек. Надо было воевать.